Я сказал, что у меня заболел живот.

– Заболел живот? У такого крутого, как ты?

Фары соскальзывали с дороги в темноту, потом снова возвращались на дорогу.

– Я не крутой, – ответил я.

– Это то, что я слышал. Я слышал, ты у нас крут. Приходишь и уходишь, куда тебе вздумается и когда вздумается. Разве не так?

Я потряс головой.

– Это то, что я слышу, – сказал он. – Обычный прожигатель жизни. Трюкач к тому же. Это правда? Ты трюкач?

– Нет, сэр.

– Это чертова ложь. – Дуайт по-прежнему смотрел то на меня, то на дорогу.

– Дуайт, пожалуйста, помедленнее, – попросил я.

– Если и есть что-то, чего я не перевариваю, – сказал Дуайт, – так это лгунов.

Я оттолкнулся от сиденья.

– Я не лгун.

– Уверен, что ты он самый. Ты или Мэриан. Мэриан лгунья?

Я не ответил.

– Она говорила, что ты маленький трюкач. Это ложь? Ты скажешь мне, что это ложь, и мы вернемся обратно в Сиэтл, так что ты сможешь назвать ее лгуньей в лицо. Ты хочешь, чтобы мы поехали обратно?

Я ответил, что не хочу.

– Тогда выходит, что лгун это ты, верно?

Я кивнул.

– Мэриан сказала, что ты почти актер. Это правда?

– Полагаю, что да.

– Ты полагаешь. Полагаешь. Что ж, давай посмотрим, как ты играешь. Давай. Начинай.

Я ничего не делал, и он сказал:

– Я жду.

– Я не могу.

– Конечно, ты можешь.

– Нет, сэр.

– Конечно, ты можешь. Изобрази меня. Я слышал, что ты изображал меня.

Я потряс головой.

– Сыграй меня, я слышал, что у тебя это хорошо получается. Давай, изобрази меня с зажигалкой. Здесь. Изобрази меня с зажигалкой. – Он достал свою «Зиппо» в вельветовом чехле. – Вперед.

Я сидел на месте, обе руки были на приборной панели. Машину кидало по всей дороге.

– Возьми ее!

Я не двигался.

Он положил зажигалку обратно в карман.

– Крутой, – сказал он. – Будешь еще пороть эту чушь при мне, отхватишь только так. Понял?

– Да, сэр.

– Ты здесь, чтобы что-то изменить, мистер. Ты понимаешь это? Тебе предстоит погрузиться совершенно в другую атмосферу.

Я собрался с духом перед следующим поворотом.

Дуайт принялся изучать меня. Думал обо мне в течение дня, пока ворчал над моторами грузовиков и генераторами, вечерами, когда наблюдал, как я ем, и позже ночью, когда сидел с тяжелыми веками за кухонным столом с пинтой «Олд Кроу» и пачкой «Кэмэл», поддерживающих его в собственных размышлениях. Он делился своими находками, когда они приходили к нему. Он решил, что моя проблема в том, что я настроился быть бездельником. Что я возомнил себя умнее других. Что думал, что другие люди не могут меня раскусить. Что вообще не думал.

Еще одной моей проблемой был избыток свободного времени. Дуайт заметил и это. Он договорился с местной почтой, чтобы я разносил газеты. Заставил меня стать бойскаутом. Дал огромный груз повседневных обязанностей и велел Перл приглядывать за мной и сообщать, если я буду работать медленно или неряшливо. Некоторые обязанности были разумными, некоторые бестолковыми, некоторые совершенно эксцентричными, как самые придирчивые капризы гнома, дающего задания искателю сокровищ.

После Дня благодарения, едва он узнал, что я приеду жить с ним, Дуайт наполнил несколько коробок конским каштаном из посадки перед домом, и теперь мне была поручена работа по их очистке. Когда Перл и я заканчивали мыть посуду, Дуайт ставил кучу орехов на пол в подсобке и усаживал меня работать с ножом и парой клещей. Заканчивал я лишь после того, как он оценивал мою работу и давал понять, что я сделал достаточно на сегодняшний вечер. Скорлупа была жесткой и покрыта острыми шипами.

Поначалу я надевал рукавицы, но Дуайт решил, что это для неженок. Он сказал, что мои руки должны быть голыми, чтобы крепко держать скорлупу, и в этом он был прав, хотя и ошибался, когда говорил, что шипы были не настолько острыми, чтобы проткнуть кожу. Мои пальцы были все в трещинах от порезов и шипов. Что еще хуже, расколотая скорлупа выпускала сок, отчего мои руки воняли и делались оранжевыми. Никакая бура не могла справиться с этим.

За исключением тех моментов, когда Дуайт имел на меня другие планы, я очищал конский каштан почти каждый вечер большую часть зимы. Я мог бы закончить с ним и раньше, но предавался мечтам и сидел застывший, словно поваренок в каком-нибудь зачарованном замке, с орехом в одной руке, инструментом в другой, пока звук приближающихся шагов не приводил меня в чувство и не возвращал, моргающего и смущенного, в реальность.

Подсобка находилась прямо за входной дверью. Так называл ее Дуайт; в других домах ее называли «грязная комната». Всем приходилось обходить меня и конский каштан, входя или выходя из дома, а также по пути в уборную. Скиппер сдержанно кивал каждый раз, когда проходил мимо. Норма одаривала сочувственными взглядами, а иногда останавливалась на какое-то время, чтобы спросить, не надо ли помочь, будучи при этом неискренней. Они оба давали понять Дуайту, что, по их мнению, он перебарщивает. Он заявлял им, чтобы не лезли не в свое дело. Я продолжал надеяться, что они по-настоящему вступятся за меня, но они и не думали об этом.

Скиппер занимался своей машиной. Норма была влюблена в Бобби Кроу, индейского парня из Марблмаунта, который приезжал почти каждый вечер, чтобы повидаться с ней. Дуайт не одобрял кандидатуру Бобби, но Норма ускользала из дома по своему усмотрению, и когда Дуайт приходил в движение и начинал спрашивать ее, она кормила его отборной ложью, которую он глотал безропотно. Я знал, куда они с Бобби ушли: на местную свалку, потому что ходили слухи о том, что в зоопарке орудует однорукий маньяк, сбежавший из психушки в Седро Вулли. Норма говорила мне, что однажды ночью она слышала шум снаружи машины и заставила Бобби уносить оттуда ноги.

Когда они вернулись домой, то обнаружили окровавленный крюк, висящий на ручке двери. Это была реальная история, которую Норма взяла с меня обещание никому не рассказывать, никогда. А на свалке еще были медведи, которые рылись в мусоре и приходили в ярость время от времени, когда консервные банки насаживались им на нос.

Как только я прочистил дорожку из каштанов, я отнес их на чердак. Это было темное помещение, где валялись старые куклы Перл, и их глаза вспыхивали от света фонарика; поломанные приборы, и стопки «Collier», и корыто для стирки, где лежал бобер, маринуясь в соленой воде.

Скиппер и Норма уже привыкли видеть меня с каштанами, так как это была единственная возможность со мной встретиться. Их автобус уходил в Конкрит до того, как я просыпался утром и привозил их обратно как раз к ужину. Они стали воспринимать это зрелище как норму.